Еще раз в защиту судоговорения

Три с половиной года назад мой уважаемый коллега Сергей Соловьёв в статье «Судоговорение как искусство» справедливо сетовал: «Отсутствие адресатов для судебной речи медленно, но верно убивает судоговорение не только как искусство, но и как орудие деятельности юриста»[1]. Добавлю от себя: орудие это (оно же искусство) известно с Древнего Рима, а востребованность его, как учит история, прямо пропорциональна востребованности справедливого суда.

В сегодняшнем российском суде судоговорение, увы, не в почете. Да и владеют этим искусством, мягко говоря, немногие участники судопроизводства со всех сторон. Скудость и безликость судебных выступлений – как по содержанию, так и по форме, стали нормой. Это же можно сказать и о письменной речи, характерной для большинства судебных и иных процессуальных документов.

Нет, я вовсе не призываю к праздному многословию, напыщенности, витиеватости и прочим «бантикам» в судебных выступлениях и документах. Искусство судоговорения заключается вовсе не в них и, конечно, не в приступах нарциссизма у говорящего. Оно в том, чтобы оратора нельзя было не понять, чтобы он не утомлял и не раздражал, а увлекал, убеждал силой и изяществом аргументов, вел за собой, не давая ни главному адресату своей речи – суду, ни другим слушателям скучать, дремать или думать о своем.

Казалось бы, есть все основания ожидать от судейского сообщества самого высокого спроса на профессиональное судоговорение и самой высокой требовательности к его качеству, но никак не позывов к его дальнейшему вытеснению из судебных реалий. Особенно сейчас, когда переход к профессиональному судебному представительству обсуждается уже не просто как насущная необходимость, а как фактически принятое решение. Действительно, приходится слышать сетования судей на маловнятные, а то и вовсе убогие выступления участников процесса. Правда, ругают в основном адвокатов, хотя прокуроры, ощущая за спиной мощь государства, зачастую вообще не утруждают себя не только аргументированным изложением своей позиции, но даже элементарным знанием обстоятельств дела.

Тем более удивительной и непонятной выглядит официальная позиция Верховного Суда России, выраженная в законопроекте, посвященном процессуальной реформе. С одной стороны, в нем предлагается ввести обязательное профессиональное судебное представительство по всем делам для повышения его эффективности (правда, идею сводит на нет ущербность предлагаемого законопроектом критерия признания представителя профессиональным – наличие лишь диплома о высшем юридическом образовании, но это тема отдельного разговора). Вместе с тем законопроектом инициируется ряд мер упрощенческого (если не сказать – профанационного) характера, выхолащивающих саму суть состязательного процесса и обессмысливающих участие в нем профессиональных представителей. Одной из таких инициатив является отказ, по общему правилу, от обязательного мотивирования судебного решения. О недопустимости этого уже много и правильно сказано в развернувшейся дискуссии. Другая не менее важная и опасная инициатива – предоставление председательствующему судье права лишать слова участников производства по делу или ограничивать им время выступления. При том, что и сейчас у председательствующего есть право останавливать выступающего при уходе от предмета разбирательства, делать замечание при ненадлежащем поведении, и судьи этими правами весьма активно пользуются. Не пренебрегают они и своим правом на обращение в адвокатскую палату для инициирования привлечения адвоката к дисциплинарной ответственности за недостаточно уважительное, по их мнению, поведение в судебном заседании.

Представляется очевидным взаимоисключающий характер подобных законодательных инициатив по отношению к самой идее профессионального судебного представительства. В самом деле, зачем нужен профессиональный представитель, если сначала не давать ему возможность свободно высказать в судебном заседании позицию и доводы в ее поддержку, а потом не объяснять в решении по делу результаты оценки этих позиций и доводов? Трудно не увидеть между строк этих инициатив проявление со стороны судейского корпуса недоверия и неуважения к своим коллегам – профессиональным участникам судопроизводства, и желание оградить себя от любых попыток влияния (подчеркну – абсолютно законного!) на внутреннее судейское убеждение, лежащее в основе решения по делу.

Очевидной представляется и несовместимость инициативы по лишению слова участников процесса и существенному ограничению их права на свободное изложение своей позиции с фундаментальными принципами устности и непосредственности состязательного судебного разбирательства. Реализация этих принципов предполагает, помимо прочего, значительную долю экспромта в судебном заседании, и прежде всего – в устных выступлениях участников. Ведь в устном состязательном процессе невозможно заранее подготовить письменную позицию на все возможные доводы и обстоятельства, которые будут высказаны и установлены в ходе изложения позиций и исследования доказательств. От экспромта же, как известно, нельзя ожидать и требовать столь же идеальной отточенности формулировок, как от заранее подготовленного документа. Эта специфика экспромта не снижает его ценности и не исключает его абсолютной необходимости для обеспечения справедливого судебного разбирательства. Но, безусловно, дает повод (иногда реальный, чаще – надуманный) для раздражения и неудовольствия председательствующего судьи тем, что и как говорит участник процесса. Особенно если судья уже все для себя решил и вовсе не готов, прислушавшись к доводам сторон, ломать или менять сложившуюся у него в голове конструкцию решения. Вот тут-то и могут пригодиться новые ограничительно-запретительные полномочия, если они появятся в законе.

Вопреки всем протестам, законопроект, содержащий эти опасные инициативы, с легкостью необычайной преодолел первое чтение в Государственной Думе и активно готовится ко второму. В качестве «утешительного приза» протестующей адвокатской, научной и правозащитной общественности обещана разработка неких «четких критериев», которыми якобы должен будет руководствоваться председательствующий судья, принимая решение о лишении слова участника процесса или ограничивая длительность его выступления. Что же могут представлять собой эти «четкие критерии»? В них будет предусмотрено, что перед лишением слова должно быть сделано сначала первое замечание, а потом последнее предупреждение? А минимальный промежуток времени между одним, другим и третьим тоже будет установлен? Или будут перечислены слова, произнесение которых влечет лишение слова с первого раза, со второго, с третьего? Установлен предел громкости речи? А предел ее эмоциональности? А пределы ограничения длительности выступления и критерии их выбора?

Главная же опасность этих нововведений видится в том, что они в случае принятия существенно поспособствуют уничтожению последних признаков судоговорения уже не как искусства даже, а как единственного инструмента живого диалога между сторонами разбирательства и судом. Диалога, который и есть основа состязательного процесса. В чем же тогда будет заключаться декларируемое авторами и лоббистами законопроекта повышение эффективности правосудия? И неужели судьи настолько беспомощны, что без новых репрессивно-упрощенческих инициатив они уже не справляются с реализацией своих, и без того весьма широких, полномочий председательствующих в процессе? Неужели мал нынешний арсенал возможностей по воспрепятствованию судоговорению: «не повторяйтесь», «мы это читали», «излагайте только дополнения», «говорите короче» etc. etc.?

Не хочется вновь повторять банальности про то, что облегчение тяжелого судейского труда не должно быть самоцелью и не может достигаться за счет снижения гарантий справедливого судебного разбирательства. И про то, что неплохо бы законодателям, ни от чего не зарекаясь, примерять на себя последствия внедрения подобных инициатив.

Вместо повторения очевидного лучше обратиться к истокам – нетленному наследию классиков профессии. Мысли основателя российской судебной этики и блистательного судебного деятеля А.Ф. Кони, высказанные более ста лет назад, нисколько не утратили актуальности и для участников нынешних судебных процессов: «Слово – одно из величайших орудий человека. Бессильное само по себе, оно становится могучим и неотразимым, сказанное умело, искренне и вовремя. Оно способно увлекать за собою самого говорящего и ослеплять его и окружающих своим блеском. Поэтому нравственный долг судебного оратора – обращаться осторожно и умеренно с этим оружием и делать свое слово лишь слугою глубокого убеждения, не поддаваясь соблазну красивой формы или видимой логичности своих построений и не заботясь о способах увлечь кого-либо своей речью. Он должен не забывать совета Фауста Вагнеру: “Говори с убеждением, слова и влияние на слушателей придут сами собой”»[2].

А вот эти наказы А.Ф. Кони судьям как будто прямо адресованы инициаторам обсуждаемого законопроекта: «Современный процесс ставит судью лицом к лицу с живым человеком. Гласность и устность внесли в судебное производство начало непосредственного восприятия материала для суждения. Они расшевелили и разметали по сторонам тот ворох бумаг, докладов, протоколов, проектов, резолюций и т.п., под которым был прежде погребен живой человек, становившийся лишь номером дела. …Отсюда возник новый элемент судейской деятельности – поведение судьи по отношению к людям, с которыми он призван иметь дело. Это …систематический и последовательный ряд деяний, связанных между собой одним и тем же побуждением и одной и той же целью. … Сюда … относятся … уважение к законной свободе слова и к дару слова, не допускающее ни употребления этого слова на служение безнравственным теориям, ни стеснения его ненужными прерываниями и остановками, по большей части свидетельствующими лишь о начальственной бездарности и способности к трепету. Сюда же относится … воспитание судьей своей воли, “уменье властвовать собой” и стремление следовать совету нашего великого поэта, сказавшего “блажен, кто словом твердо правит – и держит мысль на привязи свою”…».[3]

Вот, кажется, и все действительно четкие и действительно нужные для правильного решения обсуждаемой проблемы критерии и рамки. Какие же еще нужно вырабатывать и для чего? Ведь «все разнообразные случаи судебной и судебно-бытовой жизни предусмотреть и предустановить заранее невозможно»[4], а поощрять судейский произвол в ущерб свободе слова и состязательности процесса недопустимо.



[1] Соловьёв С. Судоговорение как искусство // https://www.advgazeta.ru/mneniya/sudogovorenie-kak-iskusstvo/


[2] Кони А.Ф. Нравственные начала в уголовном процессе (Общие черты судебной этики). Цит. по: Кони. Закон и справедливость. М.: ЭКСМО, 2013. С. 28.


[3] Там же, с. 25.


[4] Там же, с. 24.