«Причина плохого качества следствия в снижении престижа профессий следователя и прокурора»

Каковы сегодня главные проблемы в уголовном процессе? В чем основная причина плохого качества работы следствия? Что такое «аргумент Резника» в уголовном деле? Почему упрощенные порядки в уголовном процессе не стоит сокращать? На эти и другие вопросы в интервью «Уголовному процессу» ответил вице-президент Федеральной палаты адвокатов РФ, первый вице-президент Адвокатской палаты г. Москвы, к.ю.н. Генри Маркович Резник.

– Генри Маркович, традиционно в одном из первых номеров наступившего года мы публикуем интервью ведущих ученых и практиков, связанные с итогами ушедшего года и грядущими перспективами в уголовном процессе. Мы c Вами беседуем впервые, поэтому первый вопрос: какие изменения в УПК РФ, решения высших судов Вы могли бы назвать самыми важными для практики итогами последних лет?

– Последние годы были урожайными на изменения законодательства, благоприятствующие стороне защиты и укрепляющие гарантии реализации принципа состязательности уголовного судопроизводства, что не может не радовать меня как правоведа и адвоката. Например, ликвидация «допуска» адвоката-защитника в уголовное дело, признание недопустимыми доказательствами предметов, документов или сведений, входящих в производство адвоката по делам его доверителей и полученных в ходе оперативно-разыскных мероприятий или следственных действий; обеспечение неприкосновенности адвокатской тайны при производстве обыска, осмотра и выемки в отношении адвоката. Сюда следует также отнести позицию КС РФ о допросе адвоката в качестве свидетеля только на основании судебного решения (определение от 11 апреля 2019 г. № 863-О) и установление по инициативе ФПА РФ в ст. 401.3 УПК РФ шестимесячного срока на обжалование приговора в порядке сплошной кассации, а не двухмесячного, как предлагал ВС РФ в своем законопроекте изначально.

Из практики ЕСПЧ выделю постановления от 2 декабря 2012 г. по делу «Веселов и другие против Российской Федерации» и от 24 апреля 2014 г. по делу «Лагутин и другие против Российской Федерации».

В этих решениях ЕСПЧ вновь обратил внимание на системный дефект национального законодательства в виде отсутствия ясной и предсказуемой процедуры получения санкции на проверочные закупки с целью исключения провокаций. Он напомнил о своей прецедентной практике, которая говорит, что санкционирование проверочной закупки простым административным решением того же органа, который осуществляет операцию, в отсутствие независимого прокурорского или судебного контроля и необходимости обосновать операцию, а также, по сути, без каких-либо формальностей в принципе является неадекватным.

– А в целом, на Ваш взгляд, каковы сегодня главные проблемы в уголовном процессе?

– Я бы назвал искаженный порядок возбуждения уголовного дела, затрудняющий доступ потерпевших к правосудию; избыточное применение меры пресечения в виде содержания под стражей, обвинительный уклон в судах и, разумеется, политически и коррупционно-мотивированные дела.

– Есть мнение, что на практику уголовного процесса в большей степени влияют не нормы УПК РФ, а скорее административные регуляторные акты правоохранительных органов. Например, система поощрений и наказаний по показателям работы. Прекращение дела по реабилитирующему основанию по-прежнему расценивается как брак в работе следователя. В этой связи, как Вы считаете, может быть, есть смысл ставить вопрос об изменении мотиваторов внутри самих силовых органов и оставить в покое УПК РФ?

– Действующий УПК РФ создавался очень непросто. Не все вопросы состязательной процессуальной процедуры, сменявшей разыскную (следственную), были на тот момент прояснены. Но затягивать дальше с принятием кодекса было нельзя. В связи с чем последующие изменения в нем были, можно сказать, запрограммированы, и они стали вноситься буквально сразу же. На первый взгляд изменения носили разнонаправленный характер, но по сути служили одной цели – выработке баланса между принудительными мерами, без которых невозможно движение процесса, и процессуальными гарантиями, обеспечением прав стороны защиты. Безусловно, с течением времени и по мере совершенствования норм УПК РФ и, что немаловажно, при стабильности УК РФ потребность в такого рода изменениях ослабевает. По моей оценке, в настоящий момент в рамках нынешней континентальной модели уголовного процесса какие-либо существенные изменения УПК РФ вряд ли возможны.

Что касается влияния на правоприменение внутриведомственных критериев оценки эффективности работы правоохранителей и судей, то оно всегда имело место, проявляется и сейчас. В советские времена, например, было больше шансов добиться пересмотра приговора в надзорном порядке, чем в кассационном. Потому как судебный надзор осуществляли верховные суды союзных республик, там была своя статистическая форма, и отмена или изменение приговора в статистику региональных судов не попадали. Создание окружной кассации также мотивировалось необходимостью исключить негативное влияние статистических показателей работы региональных судов на проверку вступивших в законную силу приговоров.

Сейчас хорошо известно, что статистический показатель «вала» уголовных дел, направляемых в суд с обвинительным заключением, полностью заблокировал завершение предварительного расследования наиболее социально желательным итогом – прекращением уголовного дела в связи с примирением сторон. Я еще в 2007 г. на заседании Общественного совета МВД РФ вносил предложение уравнять в своем позитивном значении направление дела в суд с прекращением дела по всем основаниям как тождественные показатели законности и обоснованности проведенного расследования. С тех пор такой взгляд на ведомственную статистику стал в доктрине уже общим местом. А воз, увы, и ныне там: дела по ст. 25 УПК РФ за редким исключением прекращают только суды.

– Большинство Ваших коллег сходятся во мнении, что новая, межрегиональная кассация стала более тщательно подходить к оценке судебных решений нижестоящих судов. Вы разделяете это мнение?

– Сплошная кассация, безусловно, показала себя более эффективной, чем выборочная. Это выразилось не только в возрастании доли отмененных и измененных новыми кассационными судами решений нижестоящих судов. Обращает на себя внимание то, что в первые полгода такой пересмотр резко взметнулся, участившись в ряде регионов втрое, а затем заметно снизился. Полагаю такую статистику свидетельством улучшения качества рассмотрения дела судами первой и апелляционной инстанций – подстегнула появившаяся реальная угроза отмены неправосудного приговора. Об этом также говорит одновременное, пусть и небольшое, увеличение числа оправдательных приговоров, что вызвало обеспокоенность Генерального прокурора РФ и недовольство Председателя Следственного комитета РФ.

– Вы всегда приветствовали введение такого института, как особый (упрощенный) порядок. Как Вы относитесь к мнению, что он сыграл злую шутку с обвинением. Если шесть-семь дел из десяти суды рассматривают без изучения доказательств, то прокуроры могут разучиться надзирать и поддерживать обвинение, а следствие – нормально расследовать дела, собирать доказательства. На Ваш взгляд, институт «сделки с правосудием» может быть ограничен или все зависит от добросовестного правоприменения?

– Особый порядок судебного разбирательства причиной низкого качества предварительного расследования и поддержания гособвинения не является. Причина плохого качества следствия мне видится в снижении престижа профессий следователя и прокурора. Но это отдельная проблема. А особый порядок как российский вариант института «сделки подсудимого с обвинением и правосудием», безусловно, оправдан, и его недавнее ограничение по инициативе ВС РФ только преступлениями небольшой и средней тяжести я не поддерживаю. Преобладающая часть преступлений совершается в условиях очевидности. С развитием технического прогресса их число все больше увеличивается, и каких-либо сложностей для расследования такие преступления не представляют.

В нынешних условиях обеспечения подозреваемого адвокатом с момента задержания и наличия требований ст. 77 УПК РФ об обязательном подтверждении признания обвиняемым своей вины иными доказательствами разумно исходить из презумпции, что невиновный человек не станет себя оговаривать. Встречающиеся на практике и не лишенные оснований жалобы обвиняемых (главным образом, по резонансным, политически или коррупционно-мотивированным делам) на пытки либо на вымогательство самооговора длительным содержанием под стражей эту презумпцию не колеблют, так как об этих злоупотреблениях сообщают фигуранты, не признавшие себя виновными или отказавшиеся в суде от сделанных на следствии признаний, т.е. те, чьи дела рассматриваются в общем порядке. Случаи принятия на себя по разным поводам чужой вины (как в фильме «Вокзал для двоих») можно не учитывать. Во-первых, в силу их редкости, во-вторых, из уважения к свободной воле человека распорядиться своей судьбой. Спрашивается, зачем затрачивать время и материальные ресурсы на проведение полномасштабного судебного процесса при отсутствии спора между сторонами обвинения и защиты?

Американцы раньше других резонно рассудили, что целесообразнее заканчивать такого рода дела соглашением сторон с дисконтом меры наказания признавшему свою вину обвиняемому, а сэкономленные средства направить на обеспечение высокого стандарта рассмотрения дел, где обвиняемый виновность отрицает, и стандарт этот – суд присяжных. В этом направлении следует развиваться и отечественному судопроизводству: не сужать, а распространять «сделку с правосудием», в том числе на особо тяжкие преступления, за исключением некоторых из них, например педофилии. Вместе с тем следует расширять подсудность судов присяжных.

– Тогда Вы, должно быть, негативно относитесь к инициативе об отказе от института частного обвинения?[1]

– Эту инициативу я оцениваю неоднозначно. Понятно, что придание публичной составляющей обвинению в причинении легкого вреда здоровью и побоев диктуется необходимостью учета пилотного постановления ЕСПЧ по жалобам российских граждан, в том числе Маргариты Грачевой, которая в результате домашнего насилия лишилась кистей рук[2]. Также необходимо исполнить постановление КС РФ от 8 апреля 2021 г. № 11-П о несоответствии Конституции РФ ст. 116.1 УК РФ.

Такое приближение к современным цивилизованным стандартам гендерных отношений, когда государство приходит на помощь заведомо слабой жертве домашнего насилия, нуждающейся в защите, заслуживает поддержки. Но рассчитывать на заметный предупредительный эффект данной меры можно лишь в том случае, если она явится первым шагом на пути создания системы профилактики бытовой преступности, которой сейчас нет.

Что касается ч. 1 ст. 128.1 УК РФ (о клевете), то для нее следует сохранить традиционную форму частного обвинения. Человек вправе сам определить свое отношение к сказанным в его адрес словам и самостоятельно на них реагировать. Принудительное вмешательство государства в эту область явно неуместно. Не отягченная дополнительными квалифицирующими признаками клевета вообще не должна находиться в УК РФ. Как известно, в 2011 г. общеуголовная клевета была декриминализирована, но вскоре ее снова возвратили в УК РФ. Полагаю, по чисто политическим мотивам, главным образом, для введения в эту статью части второй, отнесенной к делам публичного обвинения. Она позволяет возбуждать дела в отношении оппозиционных политиков или независимых журналистов, не имеющие судебной перспективы, но позволяющие проводить обыски, выемки, изымать документы и затруднять работу редакций, избирательных штабов. Честь и достоинство надежно защищает гражданское законодательство, а умышленная вина нарушителя (заведомость) в тех крайне редких случаях, когда ее можно установить, должна учитываться при определении размера компенсации морального вреда.

– Как Вы оцениваете влияние пандемии на уголовный процесс?

– Пандемия не могла не вызвать затруднений в осуществлении судопроизводства. С перебоями работали или временно даже закрывались суды, объявлялся карантин в СИЗО, адвокатам приходилось общаться с подзащитным в кабинках с телефонной трубкой. Справлялись с переменным успехом, но не думаю, что качество защиты сильно пострадало. Главные пострадавшие от переносов слушания дела, продления сроков содержания под стражей – обвиняемые.

– Пандемия стала катализатором внедрения цифровых технологий во многие сферы жизни, и уголовный процесс не исключение. Уже принят закон о проведении дистанционных допросов, очных ставок[3], постоянно ходят слухи о внедрении в процесс ИИ. Как далеко, на Ваш взгляд, можно здесь зайти?

– Делать прогнозы о внедрении новых технологий в уголовный процесс довольно рискованно. Думаю, однако, что пандемия уйдет, а цифра останется. Вполне допускаю использование видео-конференц-связи при допросах свидетелей, особенно иногородних, при освидетельствовании, эксгумации, следственном эксперименте, когда они проводятся до появления в деле подозреваемого и участия защитника. Очная ставка и опознание в этом качестве не видятся: здесь важен принцип непосредственности – «глаза в глаза», особенности поведения.

Определенно нельзя говорить о применении искусственного интеллекта в процессе, по крайней мере, в ближайшем будущем. Хотелось бы, чтобы правосудие навсегда сохранилось как дело человеческое. Но не исключено, что появится искусственный интеллект, способный к эмпатии. В любом случае я не силен в биотехнологии, и у меня нет оснований ударяться в футурологию.

– Несколько лет назад на встрече с Президентом РФ члены СПЧ озвучили кардинальные предложения, касающиеся уголовного процесса. Это введение следственного судьи, расширение компетенции суда присяжных и введение возможности назначения экспертизы по инициативе стороны защиты. Свои предложения относительно следственного судьи, в том числе на страницах нашего журнала, представил и д.ю.н. А.В. Смирнов. Насколько мне известно, все эти предложения поддержал и Верховный Суд РФ. Но там есть замечания. Например, ВС РФ предлагает отдать разрешение вопроса о назначении экспертизы по инициативе защиты следственному судье. Каково Ваше отношение к этому предложению?

– Из предложений, озвученных мной на встрече с Президентом РФ, кардинальным можно считать только предложение о введении в судопроизводство следственного судьи. У меня не было твердо сформировавшегося мнения по данной проблеме. Саму идею я разделял, но расходился с А.В. Смирновым в вопросе объема полномочий следственного судьи, полагая, что они должны быть чисто судейскими, а не следственными и исключать, в частности, оценку достаточности доказательств для предания обвиняемого суду. Кроме того, я, естественно, не забывал, что поручение В.В. Путина об экспертной проработке этого предложения ранее уже давалось и введение этой процессуальной фигуры не было поддержано Генеральной прокуратурой и Следственным комитетом РФ при уклончивой позиции Верховного Суда РФ, который выразился в том духе, что скорее «нет», чем «да». Просить вернуться к этой теме меня подвигло позитивное высказывание Председателя ВС РФ В.М. Лебедева о следственном судье, чем мне, как адвокату, учитывая явно неудовлетворительный уровень обеспечения принципа состязательности на досудебном производстве, грех было не воспользоваться. Опирался я и на успехи, достигнутые в данном направлении в Казахстане и в Украине. В итоге сейчас введение в наше судопроизводство следственного судьи с контрольными полномочиями без осуществления функции предварительного следствия поддержал Верховный Суд РФ и вновь выступили против все силовые ведомства.

На недавней встрече с членами СПЧ Президент РФ также счел данную проблему неактуальной. Это означает, что в настоящее время она опять целиком вернется в доктрину. Возврат к ней в практической плоскости, на мой взгляд, не исключен. При стойком сохранении в досудебном производстве обвинительного крена исправить это положение может только структурное отделение следственных судей от тех, кто рассматривает дела по существу.

Иначе мне видятся последствия двух других предложений. Я не питаю надежду восстановить изначальную широкую подсудность суда присяжных. Ясно, что туда не вернут преступления против основ конституционного строя и безопасности государства и, скорее всего, половые преступления. Но вполне реально отнести к ней особо тяжкие должностные преступления и преступления против собственности: возвратить квалифицированное взяточничество, квалифицированные грабежи и разбои. В силу строгости наказания последствия судебных ошибок по данным составам преступлений особенно тяжелы, и государству вполне по силам обеспечить обвиняемым, не признающим себя виновными, суд присяжных. В настоящее время данный вопрос подвешен: пандемия отодвигает его рассмотрение.

У «адвокатской экспертизы» шансов на реализацию, полагаю, даже побольше. Это предложение поддержал не только Верховный Суд, но и Генпрокуратура РФ. Возражения Следственного комитета РФ не отрицают существование самой проблемы.

ВС РФ связал назначение экспертизы по инициативе защиты с решением следственного судьи, поскольку одобрил введение в судопроизводство этой процессуальной фигуры. Но ходатайство стороны защиты о назначении судебной экспертизы в ходе досудебного производства, в том числе дополнительной или повторной, может разрешать и нынешний районный суд. В частности, после отказа прокурора, руководителя следственного органа в порядке ст. 124 УПК РФ в удовлетворении жалобы подозреваемого, обвиняемого или их защитника на отказ следователя (дознавателя) о назначении судебной экспертизы. Для этого достаточно ввести норму, корректирующую состязательную процедуру ст. 125 УПК РФ. Такой процессуальный порядок не будет вступать в противоречие с положениями действующего УПК РФ и Федерального закона от 31 мая 2002 г. № 63-ФЗ «Об адвокатской деятельности и адвокатуре в Российской Федерации», которые не предусматривают проведение адвокатами «параллельного расследования» и самостоятельное процессуальное закрепление доказательств по уголовному делу.

Мне также представляется целесообразным дополнить ст. 95 УПК РФ ч. 3.1, в которой будет предусмотрено, что в случае несвоевременного ознакомления с постановлением о назначении судебной экспертизы следователь обязан назначить проведение дополнительной судебной экспертизы по ранее неисследованным вопросам, поставленным участниками уголовного судопроизводства, указанными в части третьей настоящей статьи. Так что это предложение с повестки дня не снято. Но на руку его противников работала выборная эпопея и продолжает работать пандемия – «не ко времени сейчас». Но мы, адвокатское сообщество, продолжаем настаивать на этой поправке в УПК РФ.

– Если позволите, задам несколько вопросов Вам как члену органов адвокатского сообщества. Насколько можно понять из дисциплинарной практики палаты, в Москве поставлен заслон для работы так называемых карманных адвокатов и адвокатов-дублеров. Во-первых, палата жестко карает тех адвокатов, которые, несмотря на все основания не участвовать в деле, остаются в нем в угоду следствию или суду. Во-вторых, палата, напротив, не карает тех, кто отказался от защиты, увидев, что у обвиняемого или подсудимого есть другой адвокат-защитник по соглашению, от которого доверитель не отказывался. В «Новой адвокатской газете» № 3 (164) за 2014 г. опубликована Ваша статья «Когда правомерен отказ от защиты. Адвокат в процессе не является объектом неограниченного государственного пользования». В русле этой статьи идет дисциплинарная практика АП г. Москвы. Общаясь с коллегами как вице-президент ФПА РФ, Вы могли бы рассказать, какая практика распространена в регионах?

– Насколько мне известно, принципиально она не отличается от нашей. В регионах защита по назначению является основным источником заработка подавляющего большинства адвокатов, поэтому практика наказания нарушителей там жестче, чем в Москве: у нас за первый проступок такого рода, если нет жалобы подозреваемого, обвиняемого на качество защиты, как правило, выносится предупреждение. В иных палатах нередко сразу прекращают статус адвоката.

Но я слышал от некоторых региональных коллег суждения, что если при наличии в деле защитника по соглашению, которому, как и подсудимому, суд не предъявляет никаких претензий в злоупотреблении своими правами, но вместе с тем не удаляет из процесса ранее назначенного на всякий случай адвоката-дублера, то поведение последнего должны определять подсудимый и приглашенный адвокат. Если они не против его участия в судебном заседании, он там остается, если возражают, удаляется. Казус любопытный, и, видимо, такие случаи имеют место на практике.

Перед нами еще один пример сложностей жизни. Но оставшемуся в процессе адвокату по назначению надо понимать, что он попадает в зону риска. Неудовлетворенность подсудимого приговором выплеснется именно на него. В жалобе недовольный осужденный может указать, что адвокат-дублер не знакомился с материалами дела или просто их пролистал, никакой профессиональной помощи не оказал, в процессе был пассивен, в допросах свидетелей не участвовал, ни одного ходатайства не заявил, в прениях сказал буквально два слова и т.п. Поэтому мой совет: лучше в подобных ситуациях не дублировать приглашенного защитника и покинуть процесс от греха подальше.

– Не все Ваши коллеги согласились с Вашим мнением о невозможности одновременной административной и дисциплинарной ответственности адвоката за одно деяние. Так, АП г. Москвы прекратила дело в отношении адвоката, привлеченного к ответственности за пронос телефона в СИЗО. В более ранних публикациях Вы также обосновывали мысль о вредности административной преюдиции в уголовном законе, которая связана с вопросом двойной ответственности. Что бы Вы ответили Вашим оппонентам?

– Сейчас вопрос о двойной административной и дисциплинарной ответственности за одно и то же нарушение с полной определенностью разрешил Конституционный Суд РФ. Она невозможна в принципе: либо одно, либо другое. Но КС РФ обратился к применению правила non bis in idem при регулировании ответственности разными отраслевыми законами совсем недавно (в 2019–2021 гг.). И когда вопрос о применении двойной ответственности по КоАП и КПЭА неожиданно возник в дисциплинарной практике нашей палаты по представлению Минюста, он был разрешен на основе постановлений КС РФ и ЕСПЧ.

Полагаю, что дискуссия, начавшаяся после выхода моей первой статьи «Не допускать двойной ответственности»[4], комментирующей дисциплинарные акты органов нашей палаты, была вызвана, с одной стороны, новизной проблемы, а с другой – недостаточно обстоятельным ее разъяснением. Вторая моя статья «Дружба непоколебима, истина – не помеха»[5] возражения сняла. Суть проблемы в том, что если социальный интерес защищен и адвокат наказан в рамках административной ответственности, то он не может быть привлечен за то же деяние к дисциплинарной ответственности.

– Генри Маркович, в связи с участившимися в последние годы уголовными делами, которые выше Вы назвали политически мотивированными, хотелось бы задать Вам следующий вопрос. В своей книге «С драйвом по жизни» Вы описали знаковые процессы в истории страны, в которых участвовали. В одной из частей книги речь идет о защите В.И. Новодворской, обвиненной в «разжигании межнациональной розни». Эту часть можно было назвать в учебнике для адвокатов «аргументом Резника». Он заключался в том, что если для уяснения смысла текста приходится обращаться к экспертам по русскому языку, то что же это за разжигание ненависти, которое без профессионалов невозможно уяснить. В этой связи Вы ввели в юридический оборот яркий образ: «следствие и суды подсели на экспертную иглу». Увы, сегодняшняя практика пошла по совсем иному пути, и в уголовных делах появляются самые диковинные экспертизы. Что тут делать: реформировать УПК РФ, повысить требования к экспертам, выработать в практике более жесткие стандарты доказывания? И что делать защитникам, участвующим в таких делах?

– Позицию, впервые сформулированную при защите В.И. Новодворской, которую Вы назвали «аргументом Резника», я успешно отстаивал затем в уголовных делах иных категорий (клевета, оскорбление, хулиганство) и неоднократно в гражданских делах о защите чести и достоинства. При этом уже мог ссылаться на мнения ведущих отечественных ученых-лингвистов, поддержавших мою точку зрения. Например, Максима Кронгауза, который в своем бестселлере «Русский язык на грани нервного срыва.3D» выделил главу «Осторожно: лингвистическая экспертиза». Автор написал: «Если для того, чтобы увидеть в некой фразе призыв к насилию, нужен высококвалифицированный специалист, то это уже не призыв к насилию». Конечно, такая позиция включала в себя разоблачение заключений экспертов и специалистов как профанации научных знаний, их подробные допросы наглядно показывали камуфлирование профессиональной лексикой отсутствие специальных методик. Когда все источники «исследования» сводятся к двум-трем общеупотребительным толковым словарям русского языка, представление подобных заключений следователями или истцами можно расценить как неуважение к суду, который они считают неспособным самостоятельно уяснить смысл высказывания.

Мне удавалось успешно проводить эту линию защиты. Суд либо по существу расценивал экспертное заключение в качестве субъективного мнения, лишенного научной основы, либо констатировал, что эксперт-лингвист вышел за пределы своей компетенции, либо признавал некомпетентным специалиста, приглашенного в судебное заседание адвокатом потерпевшего. В гражданских процессах суд неоднократно отказывался приобщать представленные истцом или ответчиком заключения специалиста, соглашаясь с тем, что разрешение дела не требует специальных познаний. Но я не рискнул бы сейчас рекомендовать адвокатам впрямую следовать моему опыту.

Выражение «следствие и суд подсели на лингвистическую иглу» я употребил в предисловии к книге ведущего отечественного ученого в области прикладной лингвистики, профессора А.Н. Баранова «Лингвистическая экспертиза текста», изданной в 2007 г. С тех пор ситуация действительно только ухудшилась. По каждому делу об экстремизме, возбуждении ненависти или вражды, признании иностранными агентами следствие и органы юстиции тащат в суд лингвистические, политологические, культурологические заключения ангажированных экспертов, в которых нет ни грана научности. Суды рады возможности опереться в этих политически мотивированных делах на авторитет науки, и сторона защиты оказывается просто обречена на привлечение к делу уже своих специалистов, чьи заключения если и принимаются, то, как правило, отклоняются. Признать очевидное – подмену лингвистами юристов в вопросах, не требующих специальных познаний, суды часто не решаются, а компетентные специалисты со стороны защиты, опровергая выводы экспертов, также, раз к ним обратились, не укажут, что нужда в научных познаниях отсутствовала. Ситуация, мягко говоря, некрасивая. Но могу посоветовать адвокатам, принимающим поручения по данного рода делам, хорошо изучить суть методов лингвистического исследования текстов и в допросах «раздеть», изобличить в обмане суда «экспертов», ими козыряющих, чтобы затем заявить им отвод. Мне это удавалось, поскольку я изучил эти методы еще тогда, когда занимался наукой. Коллегам, впервые участвующим в делах данной категории, будет сложнее. Но такова наша адвокатская доля – осваивать необходимые для защиты доверителя специальные знания.

– Видя все те проблемы, о которых Вы рассказали, скажите, если бы сейчас у Вас была возможность вернуться в прошлое и вновь сделать выбор в специализации, то Вы бы вновь выбрали уголовный профиль или погрузились бы, например, в арбитражные дела?

– Для меня это напрочь исключается при возврате в любое прошлое. Я пошел работать следователем, а затем пришел в науку, где вместе с очной аспирантурой провел 20 плодотворных, насыщенных творчеством лет, потому что меня увлекла проблематика уголовного процесса. В дальнейшем круг моих научных интересов расширился – социология уголовного права, криминология, но все же в рамках криминально-правового цикла. В адвокатуру я пришел уже в 47 лет. Такой серьезный возраст с накопленным багажом теоретических познаний в уголовно-правовой сфере не располагал к смене специализации.

У меня сложилась счастливая судьба в адвокатуре: она одарила меня широкой палитрой дел, дававших простор творческой реализации. Да и в науке, с понятным усечением, я сохранился. Посему я не сожалею о том, что арбитражные многомиллионные споры прошли мимо меня. Каждому свое. Главное, чтобы было в кайф.

– Спасибо Вам, что нашли время ответить на наши вопросы.

– Спасибо и Вам, надеюсь, буду полезен Вашим читателям.

Источник

[1] Законопроект № 145531–7 «О внесении изменений в Уголовно-процессуальный кодекс Российской Федерации (в части изменения вида уголовного преследования в отношении преступлений, предусмотренных частью первой статьи 115, статьей 1161 и частью первой статьи 1281 Уголовного кодекса Российской Федерации)». На момент публикации интервью на сайте Госдумы была размещена информация от 08.04.2021 о направлении законопроекта в Комитет по государственному строительству и законодательству.

[2] Постановление ЕСПЧ от 14 декабря 2021 г. по делу «Туникова и другие против России» // hudoc.echr.coe.int.

[3] Закон № 1184595–7 «О внесении изменений в Уголовно-процессуальный кодекс Российской Федерации (о проведении допроса и очной ставки следователем, дознавателем в отношении участников уголовного судопроизводства с использованием систем видео-конференц-связи) одобрен Советом Федерации 24 декабря 2021 г.

[4] Резник Г.М. Не допускать двойной ответственности // https://fparf.ru/polemic/opinions/ne-dopuskat-dvoynoy-otvetstvennosti/

[5] Резник Г.М. Дружба непоколебима, истина – не помеха // https://fparf.ru/polemic/opinions/druzhba-nepokolebima-istina-ne-pomekha/