Популярные материалы

Научная работа – возможность внести вклад в развитие юридической мысли и практики
6 мая 2025 г.
Сергей Заика
Научная работа – возможность внести вклад в развитие юридической мысли и практики
Для того чтобы минимизировать ошибки адвокатов-защитников из-за ненадлежащего применения уголовного и уголовно-процессуального законодательства, необходимо комплексно подходить к вопросу повышения профессионализма
«Судят реже и хуже»: присяжные стали рассматривать меньше дел
28 апреля 2025 г.
Сергей Насонов
«Судят реже и хуже»: присяжные стали рассматривать меньше дел
Статистика уголовных дел, которые рассматривают присяжные, удивила специалистов
Следующей цивилизацией будет цивилизация права
16 апреля 2025 г.
Виктор Буробин
Следующей цивилизацией будет цивилизация права
В 2025 году планируется открытие первой бесплатной электронной юридической библиотеки «ЮСТЕКА»
Избавимся от мошенников
15 апреля 2025 г.
Светлана Володина
Избавимся от мошенников
Президент Федеральной палаты адвокатов Светлана Володина – о реформе рынка юридических услуг
Слово – основное орудие в адвокатской деятельности
4 апреля 2025 г.
Нвер Гаспарян
Слово – основное орудие в адвокатской деятельности
20 марта отметил юбилей заместитель председателя Комиссии Совета ФПА РФ по защите прав адвокатов, советник ФПА РФ, член Совета АП Ставропольского края Нвер Саркисович Гаспарян

«Причина плохого качества следствия в снижении престижа профессий следователя и прокурора»

7 февраля 2022 г.

Интервью «Уголовному процессу» вице-президента ФПА РФ, первого вице-президента АП г. Москвы Генри Резника

Генри Резник

Вице-президент ФПА РФ, первый вице-президент АП г. Москвы

Каковы сегодня главные проблемы в уголовном процессе? В чем основная причина плохого качества работы следствия? Что такое «аргумент Резника» в уголовном деле? Почему упрощенные порядки в уголовном процессе не стоит сокращать? На эти и другие вопросы в интервью «Уголовному процессу» ответил вице-президент Федеральной палаты адвокатов РФ, первый вице-президент Адвокатской палаты г. Москвы, к.ю.н. Генри Маркович Резник.

 

– Генри Маркович, традиционно в одном из первых номеров наступившего года мы публикуем интервью ведущих ученых и практиков, связанные с итогами ушедшего года и грядущими перспективами в уголовном процессе. Мы c Вами беседуем впервые, поэтому первый вопрос: какие изменения в УПК РФ, решения высших судов Вы могли бы назвать самыми важными для практики итогами последних лет?

– Последние годы были урожайными на изменения законодательства, благоприятствующие стороне защиты и укрепляющие гарантии реализации принципа состязательности уголовного судопроизводства, что не может не радовать меня как правоведа и адвоката. Например, ликвидация «допуска» адвоката-защитника в уголовное дело, признание недопустимыми доказательствами предметов, документов или сведений, входящих в производство адвоката по делам его доверителей и полученных в ходе оперативно-разыскных мероприятий или следственных действий; обеспечение неприкосновенности адвокатской тайны при производстве обыска, осмотра и выемки в отношении адвоката. Сюда следует также отнести позицию КС РФ о допросе адвоката в качестве свидетеля только на основании судебного решения (определение от 11 апреля 2019 г. № 863-О) и установление по инициативе ФПА РФ в ст. 401.3 УПК РФ шестимесячного срока на обжалование приговора в порядке сплошной кассации, а не двухмесячного, как предлагал ВС РФ в своем законопроекте изначально.

Из практики ЕСПЧ выделю постановления от 2 декабря 2012 г. по делу «Веселов и другие против Российской Федерации» и от 24 апреля 2014 г. по делу «Лагутин и другие против Российской Федерации».

В этих решениях ЕСПЧ вновь обратил внимание на системный дефект национального законодательства в виде отсутствия ясной и предсказуемой процедуры получения санкции на проверочные закупки с целью исключения провокаций. Он напомнил о своей прецедентной практике, которая говорит, что санкционирование проверочной закупки простым административным решением того же органа, который осуществляет операцию, в отсутствие независимого прокурорского или судебного контроля и необходимости обосновать операцию, а также, по сути, без каких-либо формальностей в принципе является неадекватным.

– А в целом, на Ваш взгляд, каковы сегодня главные проблемы в уголовном процессе?

– Я бы назвал искаженный порядок возбуждения уголовного дела, затрудняющий доступ потерпевших к правосудию; избыточное применение меры пресечения в виде содержания под стражей, обвинительный уклон в судах и, разумеется, политически и коррупционно-мотивированные дела.

– Есть мнение, что на практику уголовного процесса в большей степени влияют не нормы УПК РФ, а скорее административные регуляторные акты правоохранительных органов. Например, система поощрений и наказаний по показателям работы. Прекращение дела по реабилитирующему основанию по-прежнему расценивается как брак в работе следователя. В этой связи, как Вы считаете, может быть, есть смысл ставить вопрос об изменении мотиваторов внутри самих силовых органов и оставить в покое УПК РФ?

– Действующий УПК РФ создавался очень непросто. Не все вопросы состязательной процессуальной процедуры, сменявшей разыскную (следственную), были на тот момент прояснены. Но затягивать дальше с принятием кодекса было нельзя. В связи с чем последующие изменения в нем были, можно сказать, запрограммированы, и они стали вноситься буквально сразу же. На первый взгляд изменения носили разнонаправленный характер, но по сути служили одной цели – выработке баланса между принудительными мерами, без которых невозможно движение процесса, и процессуальными гарантиями, обеспечением прав стороны защиты. Безусловно, с течением времени и по мере совершенствования норм УПК РФ и, что немаловажно, при стабильности УК РФ потребность в такого рода изменениях ослабевает. По моей оценке, в настоящий момент в рамках нынешней континентальной модели уголовного процесса какие-либо существенные изменения УПК РФ вряд ли возможны.

Что касается влияния на правоприменение внутриведомственных критериев оценки эффективности работы правоохранителей и судей, то оно всегда имело место, проявляется и сейчас. В советские времена, например, было больше шансов добиться пересмотра приговора в надзорном порядке, чем в кассационном. Потому как судебный надзор осуществляли верховные суды союзных республик, там была своя статистическая форма, и отмена или изменение приговора в статистику региональных судов не попадали. Создание окружной кассации также мотивировалось необходимостью исключить негативное влияние статистических показателей работы региональных судов на проверку вступивших в законную силу приговоров.

Сейчас хорошо известно, что статистический показатель «вала» уголовных дел, направляемых в суд с обвинительным заключением, полностью заблокировал завершение предварительного расследования наиболее социально желательным итогом – прекращением уголовного дела в связи с примирением сторон. Я еще в 2007 г. на заседании Общественного совета МВД РФ вносил предложение уравнять в своем позитивном значении направление дела в суд с прекращением дела по всем основаниям как тождественные показатели законности и обоснованности проведенного расследования. С тех пор такой взгляд на ведомственную статистику стал в доктрине уже общим местом. А воз, увы, и ныне там: дела по ст. 25 УПК РФ за редким исключением прекращают только суды.

– Большинство Ваших коллег сходятся во мнении, что новая, межрегиональная кассация стала более тщательно подходить к оценке судебных решений нижестоящих судов. Вы разделяете это мнение?

– Сплошная кассация, безусловно, показала себя более эффективной, чем выборочная. Это выразилось не только в возрастании доли отмененных и измененных новыми кассационными судами решений нижестоящих судов. Обращает на себя внимание то, что в первые полгода такой пересмотр резко взметнулся, участившись в ряде регионов втрое, а затем заметно снизился. Полагаю такую статистику свидетельством улучшения качества рассмотрения дела судами первой и апелляционной инстанций – подстегнула появившаяся реальная угроза отмены неправосудного приговора. Об этом также говорит одновременное, пусть и небольшое, увеличение числа оправдательных приговоров, что вызвало обеспокоенность Генерального прокурора РФ и недовольство Председателя Следственного комитета РФ.

– Вы всегда приветствовали введение такого института, как особый (упрощенный) порядок. Как Вы относитесь к мнению, что он сыграл злую шутку с обвинением. Если шесть-семь дел из десяти суды рассматривают без изучения доказательств, то прокуроры могут разучиться надзирать и поддерживать обвинение, а следствие – нормально расследовать дела, собирать доказательства. На Ваш взгляд, институт «сделки с правосудием» может быть ограничен или все зависит от добросовестного правоприменения?

– Особый порядок судебного разбирательства причиной низкого качества предварительного расследования и поддержания гособвинения не является. Причина плохого качества следствия мне видится в снижении престижа профессий следователя и прокурора. Но это отдельная проблема. А особый порядок как российский вариант института «сделки подсудимого с обвинением и правосудием», безусловно, оправдан, и его недавнее ограничение по инициативе ВС РФ только преступлениями небольшой и средней тяжести я не поддерживаю. Преобладающая часть преступлений совершается в условиях очевидности. С развитием технического прогресса их число все больше увеличивается, и каких-либо сложностей для расследования такие преступления не представляют.

В нынешних условиях обеспечения подозреваемого адвокатом с момента задержания и наличия требований ст. 77 УПК РФ об обязательном подтверждении признания обвиняемым своей вины иными доказательствами разумно исходить из презумпции, что невиновный человек не станет себя оговаривать. Встречающиеся на практике и не лишенные оснований жалобы обвиняемых (главным образом, по резонансным, политически или коррупционно-мотивированным делам) на пытки либо на вымогательство самооговора длительным содержанием под стражей эту презумпцию не колеблют, так как об этих злоупотреблениях сообщают фигуранты, не признавшие себя виновными или отказавшиеся в суде от сделанных на следствии признаний, т.е. те, чьи дела рассматриваются в общем порядке. Случаи принятия на себя по разным поводам чужой вины (как в фильме «Вокзал для двоих») можно не учитывать. Во-первых, в силу их редкости, во-вторых, из уважения к свободной воле человека распорядиться своей судьбой. Спрашивается, зачем затрачивать время и материальные ресурсы на проведение полномасштабного судебного процесса при отсутствии спора между сторонами обвинения и защиты?

Американцы раньше других резонно рассудили, что целесообразнее заканчивать такого рода дела соглашением сторон с дисконтом меры наказания признавшему свою вину обвиняемому, а сэкономленные средства направить на обеспечение высокого стандарта рассмотрения дел, где обвиняемый виновность отрицает, и стандарт этот – суд присяжных. В этом направлении следует развиваться и отечественному судопроизводству: не сужать, а распространять «сделку с правосудием», в том числе на особо тяжкие преступления, за исключением некоторых из них, например педофилии. Вместе с тем следует расширять подсудность судов присяжных.

– Тогда Вы, должно быть, негативно относитесь к инициативе об отказе от института частного обвинения?[1]

– Эту инициативу я оцениваю неоднозначно. Понятно, что придание публичной составляющей обвинению в причинении легкого вреда здоровью и побоев диктуется необходимостью учета пилотного постановления ЕСПЧ по жалобам российских граждан, в том числе Маргариты Грачевой, которая в результате домашнего насилия лишилась кистей рук[2]. Также необходимо исполнить постановление КС РФ от 8 апреля 2021 г. № 11-П о несоответствии Конституции РФ ст. 116.1 УК РФ.

Такое приближение к современным цивилизованным стандартам гендерных отношений, когда государство приходит на помощь заведомо слабой жертве домашнего насилия, нуждающейся в защите, заслуживает поддержки. Но рассчитывать на заметный предупредительный эффект данной меры можно лишь в том случае, если она явится первым шагом на пути создания системы профилактики бытовой преступности, которой сейчас нет.

Что касается ч. 1 ст. 128.1 УК РФ (о клевете), то для нее следует сохранить традиционную форму частного обвинения. Человек вправе сам определить свое отношение к сказанным в его адрес словам и самостоятельно на них реагировать. Принудительное вмешательство государства в эту область явно неуместно. Не отягченная дополнительными квалифицирующими признаками клевета вообще не должна находиться в УК РФ. Как известно, в 2011 г. общеуголовная клевета была декриминализирована, но вскоре ее снова возвратили в УК РФ. Полагаю, по чисто политическим мотивам, главным образом, для введения в эту статью части второй, отнесенной к делам публичного обвинения. Она позволяет возбуждать дела в отношении оппозиционных политиков или независимых журналистов, не имеющие судебной перспективы, но позволяющие проводить обыски, выемки, изымать документы и затруднять работу редакций, избирательных штабов. Честь и достоинство надежно защищает гражданское законодательство, а умышленная вина нарушителя (заведомость) в тех крайне редких случаях, когда ее можно установить, должна учитываться при определении размера компенсации морального вреда.

– Как Вы оцениваете влияние пандемии на уголовный процесс?

– Пандемия не могла не вызвать затруднений в осуществлении судопроизводства. С перебоями работали или временно даже закрывались суды, объявлялся карантин в СИЗО, адвокатам приходилось общаться с подзащитным в кабинках с телефонной трубкой. Справлялись с переменным успехом, но не думаю, что качество защиты сильно пострадало. Главные пострадавшие от переносов слушания дела, продления сроков содержания под стражей – обвиняемые.

– Пандемия стала катализатором внедрения цифровых технологий во многие сферы жизни, и уголовный процесс не исключение. Уже принят закон о проведении дистанционных допросов, очных ставок[3], постоянно ходят слухи о внедрении в процесс ИИ. Как далеко, на Ваш взгляд, можно здесь зайти?

– Делать прогнозы о внедрении новых технологий в уголовный процесс довольно рискованно. Думаю, однако, что пандемия уйдет, а цифра останется. Вполне допускаю использование видео-конференц-связи при допросах свидетелей, особенно иногородних, при освидетельствовании, эксгумации, следственном эксперименте, когда они проводятся до появления в деле подозреваемого и участия защитника. Очная ставка и опознание в этом качестве не видятся: здесь важен принцип непосредственности – «глаза в глаза», особенности поведения.

Определенно нельзя говорить о применении искусственного интеллекта в процессе, по крайней мере, в ближайшем будущем. Хотелось бы, чтобы правосудие навсегда сохранилось как дело человеческое. Но не исключено, что появится искусственный интеллект, способный к эмпатии. В любом случае я не силен в биотехнологии, и у меня нет оснований ударяться в футурологию.

– Несколько лет назад на встрече с Президентом РФ члены СПЧ озвучили кардинальные предложения, касающиеся уголовного процесса. Это введение следственного судьи, расширение компетенции суда присяжных и введение возможности назначения экспертизы по инициативе стороны защиты. Свои предложения относительно следственного судьи, в том числе на страницах нашего журнала, представил и д.ю.н. А.В. Смирнов. Насколько мне известно, все эти предложения поддержал и Верховный Суд РФ. Но там есть замечания. Например, ВС РФ предлагает отдать разрешение вопроса о назначении экспертизы по инициативе защиты следственному судье. Каково Ваше отношение к этому предложению?

– Из предложений, озвученных мной на встрече с Президентом РФ, кардинальным можно считать только предложение о введении в судопроизводство следственного судьи. У меня не было твердо сформировавшегося мнения по данной проблеме. Саму идею я разделял, но расходился с А.В. Смирновым в вопросе объема полномочий следственного судьи, полагая, что они должны быть чисто судейскими, а не следственными и исключать, в частности, оценку достаточности доказательств для предания обвиняемого суду. Кроме того, я, естественно, не забывал, что поручение В.В. Путина об экспертной проработке этого предложения ранее уже давалось и введение этой процессуальной фигуры не было поддержано Генеральной прокуратурой и Следственным комитетом РФ при уклончивой позиции Верховного Суда РФ, который выразился в том духе, что скорее «нет», чем «да». Просить вернуться к этой теме меня подвигло позитивное высказывание Председателя ВС РФ В.М. Лебедева о следственном судье, чем мне, как адвокату, учитывая явно неудовлетворительный уровень обеспечения принципа состязательности на досудебном производстве, грех было не воспользоваться. Опирался я и на успехи, достигнутые в данном направлении в Казахстане и в Украине. В итоге сейчас введение в наше судопроизводство следственного судьи с контрольными полномочиями без осуществления функции предварительного следствия поддержал Верховный Суд РФ и вновь выступили против все силовые ведомства.

На недавней встрече с членами СПЧ Президент РФ также счел данную проблему неактуальной. Это означает, что в настоящее время она опять целиком вернется в доктрину. Возврат к ней в практической плоскости, на мой взгляд, не исключен. При стойком сохранении в досудебном производстве обвинительного крена исправить это положение может только структурное отделение следственных судей от тех, кто рассматривает дела по существу.

Иначе мне видятся последствия двух других предложений. Я не питаю надежду восстановить изначальную широкую подсудность суда присяжных. Ясно, что туда не вернут преступления против основ конституционного строя и безопасности государства и, скорее всего, половые преступления. Но вполне реально отнести к ней особо тяжкие должностные преступления и преступления против собственности: возвратить квалифицированное взяточничество, квалифицированные грабежи и разбои. В силу строгости наказания последствия судебных ошибок по данным составам преступлений особенно тяжелы, и государству вполне по силам обеспечить обвиняемым, не признающим себя виновными, суд присяжных. В настоящее время данный вопрос подвешен: пандемия отодвигает его рассмотрение.

У «адвокатской экспертизы» шансов на реализацию, полагаю, даже побольше. Это предложение поддержал не только Верховный Суд, но и Генпрокуратура РФ. Возражения Следственного комитета РФ не отрицают существование самой проблемы.

ВС РФ связал назначение экспертизы по инициативе защиты с решением следственного судьи, поскольку одобрил введение в судопроизводство этой процессуальной фигуры. Но ходатайство стороны защиты о назначении судебной экспертизы в ходе досудебного производства, в том числе дополнительной или повторной, может разрешать и нынешний районный суд. В частности, после отказа прокурора, руководителя следственного органа в порядке ст. 124 УПК РФ в удовлетворении жалобы подозреваемого, обвиняемого или их защитника на отказ следователя (дознавателя) о назначении судебной экспертизы. Для этого достаточно ввести норму, корректирующую состязательную процедуру ст. 125 УПК РФ. Такой процессуальный порядок не будет вступать в противоречие с положениями действующего УПК РФ и Федерального закона от 31 мая 2002 г. № 63-ФЗ «Об адвокатской деятельности и адвокатуре в Российской Федерации», которые не предусматривают проведение адвокатами «параллельного расследования» и самостоятельное процессуальное закрепление доказательств по уголовному делу.

Мне также представляется целесообразным дополнить ст. 95 УПК РФ ч. 3.1, в которой будет предусмотрено, что в случае несвоевременного ознакомления с постановлением о назначении судебной экспертизы следователь обязан назначить проведение дополнительной судебной экспертизы по ранее неисследованным вопросам, поставленным участниками уголовного судопроизводства, указанными в части третьей настоящей статьи. Так что это предложение с повестки дня не снято. Но на руку его противников работала выборная эпопея и продолжает работать пандемия – «не ко времени сейчас». Но мы, адвокатское сообщество, продолжаем настаивать на этой поправке в УПК РФ.

– Если позволите, задам несколько вопросов Вам как члену органов адвокатского сообщества. Насколько можно понять из дисциплинарной практики палаты, в Москве поставлен заслон для работы так называемых карманных адвокатов и адвокатов-дублеров. Во-первых, палата жестко карает тех адвокатов, которые, несмотря на все основания не участвовать в деле, остаются в нем в угоду следствию или суду. Во-вторых, палата, напротив, не карает тех, кто отказался от защиты, увидев, что у обвиняемого или подсудимого есть другой адвокат-защитник по соглашению, от которого доверитель не отказывался. В «Новой адвокатской газете» № 3 (164) за 2014 г. опубликована Ваша статья «Когда правомерен отказ от защиты. Адвокат в процессе не является объектом неограниченного государственного пользования». В русле этой статьи идет дисциплинарная практика АП г. Москвы. Общаясь с коллегами как вице-президент ФПА РФ, Вы могли бы рассказать, какая практика распространена в регионах?

– Насколько мне известно, принципиально она не отличается от нашей. В регионах защита по назначению является основным источником заработка подавляющего большинства адвокатов, поэтому практика наказания нарушителей там жестче, чем в Москве: у нас за первый проступок такого рода, если нет жалобы подозреваемого, обвиняемого на качество защиты, как правило, выносится предупреждение. В иных палатах нередко сразу прекращают статус адвоката.

Но я слышал от некоторых региональных коллег суждения, что если при наличии в деле защитника по соглашению, которому, как и подсудимому, суд не предъявляет никаких претензий в злоупотреблении своими правами, но вместе с тем не удаляет из процесса ранее назначенного на всякий случай адвоката-дублера, то поведение последнего должны определять подсудимый и приглашенный адвокат. Если они не против его участия в судебном заседании, он там остается, если возражают, удаляется. Казус любопытный, и, видимо, такие случаи имеют место на практике.

Перед нами еще один пример сложностей жизни. Но оставшемуся в процессе адвокату по назначению надо понимать, что он попадает в зону риска. Неудовлетворенность подсудимого приговором выплеснется именно на него. В жалобе недовольный осужденный может указать, что адвокат-дублер не знакомился с материалами дела или просто их пролистал, никакой профессиональной помощи не оказал, в процессе был пассивен, в допросах свидетелей не участвовал, ни одного ходатайства не заявил, в прениях сказал буквально два слова и т.п. Поэтому мой совет: лучше в подобных ситуациях не дублировать приглашенного защитника и покинуть процесс от греха подальше.

– Не все Ваши коллеги согласились с Вашим мнением о невозможности одновременной административной и дисциплинарной ответственности адвоката за одно деяние. Так, АП г. Москвы прекратила дело в отношении адвоката, привлеченного к ответственности за пронос телефона в СИЗО. В более ранних публикациях Вы также обосновывали мысль о вредности административной преюдиции в уголовном законе, которая связана с вопросом двойной ответственности. Что бы Вы ответили Вашим оппонентам?

– Сейчас вопрос о двойной административной и дисциплинарной ответственности за одно и то же нарушение с полной определенностью разрешил Конституционный Суд РФ. Она невозможна в принципе: либо одно, либо другое. Но КС РФ обратился к применению правила non bis in idem при регулировании ответственности разными отраслевыми законами совсем недавно (в 2019–2021 гг.). И когда вопрос о применении двойной ответственности по КоАП и КПЭА неожиданно возник в дисциплинарной практике нашей палаты по представлению Минюста, он был разрешен на основе постановлений КС РФ и ЕСПЧ.

Полагаю, что дискуссия, начавшаяся после выхода моей первой статьи «Не допускать двойной ответственности»[4], комментирующей дисциплинарные акты органов нашей палаты, была вызвана, с одной стороны, новизной проблемы, а с другой – недостаточно обстоятельным ее разъяснением. Вторая моя статья «Дружба непоколебима, истина – не помеха»[5] возражения сняла. Суть проблемы в том, что если социальный интерес защищен и адвокат наказан в рамках административной ответственности, то он не может быть привлечен за то же деяние к дисциплинарной ответственности.

– Генри Маркович, в связи с участившимися в последние годы уголовными делами, которые выше Вы назвали политически мотивированными, хотелось бы задать Вам следующий вопрос. В своей книге «С драйвом по жизни» Вы описали знаковые процессы в истории страны, в которых участвовали. В одной из частей книги речь идет о защите В.И. Новодворской, обвиненной в «разжигании межнациональной розни». Эту часть можно было назвать в учебнике для адвокатов «аргументом Резника». Он заключался в том, что если для уяснения смысла текста приходится обращаться к экспертам по русскому языку, то что же это за разжигание ненависти, которое без профессионалов невозможно уяснить. В этой связи Вы ввели в юридический оборот яркий образ: «следствие и суды подсели на экспертную иглу». Увы, сегодняшняя практика пошла по совсем иному пути, и в уголовных делах появляются самые диковинные экспертизы. Что тут делать: реформировать УПК РФ, повысить требования к экспертам, выработать в практике более жесткие стандарты доказывания? И что делать защитникам, участвующим в таких делах?

– Позицию, впервые сформулированную при защите В.И. Новодворской, которую Вы назвали «аргументом Резника», я успешно отстаивал затем в уголовных делах иных категорий (клевета, оскорбление, хулиганство) и неоднократно в гражданских делах о защите чести и достоинства. При этом уже мог ссылаться на мнения ведущих отечественных ученых-лингвистов, поддержавших мою точку зрения. Например, Максима Кронгауза, который в своем бестселлере «Русский язык на грани нервного срыва.3D» выделил главу «Осторожно: лингвистическая экспертиза». Автор написал: «Если для того, чтобы увидеть в некой фразе призыв к насилию, нужен высококвалифицированный специалист, то это уже не призыв к насилию». Конечно, такая позиция включала в себя разоблачение заключений экспертов и специалистов как профанации научных знаний, их подробные допросы наглядно показывали камуфлирование профессиональной лексикой отсутствие специальных методик. Когда все источники «исследования» сводятся к двум-трем общеупотребительным толковым словарям русского языка, представление подобных заключений следователями или истцами можно расценить как неуважение к суду, который они считают неспособным самостоятельно уяснить смысл высказывания.

Мне удавалось успешно проводить эту линию защиты. Суд либо по существу расценивал экспертное заключение в качестве субъективного мнения, лишенного научной основы, либо констатировал, что эксперт-лингвист вышел за пределы своей компетенции, либо признавал некомпетентным специалиста, приглашенного в судебное заседание адвокатом потерпевшего. В гражданских процессах суд неоднократно отказывался приобщать представленные истцом или ответчиком заключения специалиста, соглашаясь с тем, что разрешение дела не требует специальных познаний. Но я не рискнул бы сейчас рекомендовать адвокатам впрямую следовать моему опыту.

Выражение «следствие и суд подсели на лингвистическую иглу» я употребил в предисловии к книге ведущего отечественного ученого в области прикладной лингвистики, профессора А.Н. Баранова «Лингвистическая экспертиза текста», изданной в 2007 г. С тех пор ситуация действительно только ухудшилась. По каждому делу об экстремизме, возбуждении ненависти или вражды, признании иностранными агентами следствие и органы юстиции тащат в суд лингвистические, политологические, культурологические заключения ангажированных экспертов, в которых нет ни грана научности. Суды рады возможности опереться в этих политически мотивированных делах на авторитет науки, и сторона защиты оказывается просто обречена на привлечение к делу уже своих специалистов, чьи заключения если и принимаются, то, как правило, отклоняются. Признать очевидное – подмену лингвистами юристов в вопросах, не требующих специальных познаний, суды часто не решаются, а компетентные специалисты со стороны защиты, опровергая выводы экспертов, также, раз к ним обратились, не укажут, что нужда в научных познаниях отсутствовала. Ситуация, мягко говоря, некрасивая. Но могу посоветовать адвокатам, принимающим поручения по данного рода делам, хорошо изучить суть методов лингвистического исследования текстов и в допросах «раздеть», изобличить в обмане суда «экспертов», ими козыряющих, чтобы затем заявить им отвод. Мне это удавалось, поскольку я изучил эти методы еще тогда, когда занимался наукой. Коллегам, впервые участвующим в делах данной категории, будет сложнее. Но такова наша адвокатская доля – осваивать необходимые для защиты доверителя специальные знания.

– Видя все те проблемы, о которых Вы рассказали, скажите, если бы сейчас у Вас была возможность вернуться в прошлое и вновь сделать выбор в специализации, то Вы бы вновь выбрали уголовный профиль или погрузились бы, например, в арбитражные дела?

– Для меня это напрочь исключается при возврате в любое прошлое. Я пошел работать следователем, а затем пришел в науку, где вместе с очной аспирантурой провел 20 плодотворных, насыщенных творчеством лет, потому что меня увлекла проблематика уголовного процесса. В дальнейшем круг моих научных интересов расширился – социология уголовного права, криминология, но все же в рамках криминально-правового цикла. В адвокатуру я пришел уже в 47 лет. Такой серьезный возраст с накопленным багажом теоретических познаний в уголовно-правовой сфере не располагал к смене специализации.

У меня сложилась счастливая судьба в адвокатуре: она одарила меня широкой палитрой дел, дававших простор творческой реализации. Да и в науке, с понятным усечением, я сохранился. Посему я не сожалею о том, что арбитражные многомиллионные споры прошли мимо меня. Каждому свое. Главное, чтобы было в кайф.

– Спасибо Вам, что нашли время ответить на наши вопросы.

– Спасибо и Вам, надеюсь, буду полезен Вашим читателям.

Источник




[1] Законопроект № 145531–7 «О внесении изменений в Уголовно-процессуальный кодекс Российской Федерации (в части изменения вида уголовного преследования в отношении преступлений, предусмотренных частью первой статьи 115, статьей 1161 и частью первой статьи 1281 Уголовного кодекса Российской Федерации)». На момент публикации интервью на сайте Госдумы была размещена информация от 08.04.2021 о направлении законопроекта в Комитет по государственному строительству и законодательству.

[2] Постановление ЕСПЧ от 14 декабря 2021 г. по делу «Туникова и другие против России» // hudoc.echr.coe.int.

[3] Закон № 1184595–7 «О внесении изменений в Уголовно-процессуальный кодекс Российской Федерации (о проведении допроса и очной ставки следователем, дознавателем в отношении участников уголовного судопроизводства с использованием систем видео-конференц-связи) одобрен Советом Федерации 24 декабря 2021 г.

[4] Резник Г.М. Не допускать двойной ответственности // https://fparf.ru/polemic/opinions/ne-dopuskat-dvoynoy-otvetstvennosti/

[5] Резник Г.М. Дружба непоколебима, истина – не помеха // https://fparf.ru/polemic/opinions/druzhba-nepokolebima-istina-ne-pomekha/

 



Поделиться