Популярные материалы
Подавать пример другим
Бережнее относиться к себе и адвокатской корпорации
Верна адвокатскому долгу
Уголовно-процессуальный кодекс РФ не соответствует современным реалиям
Право без адвокатуры не существует
Право без адвокатуры не существует
Адвокаты и правозащитники делают одно общее дело
Ева Меркачева
– Ева Михайловна, Вы уделяете большое внимание различным аспектам адвокатской деятельности и адвокатуры, активно сотрудничаете с Федеральной палатой адвокатов и президентом ФПА РФ Светланой Игоревной Володиной. Что побудило Вас к этому?
– Мне всегда казалось, что адвокаты и правозащитники делают одно общее дело. Еще до того, как я стала правозащитником, я очень часто обращалась к адвокатам в качестве журналиста-расследователя, советовалась, брала у них комментарии. Я проводила большие журналистские расследования, где без экспертов очень сложно разобраться. И именно представители адвокатского сообщества помогали мне делать материал качественным.
Потом, когда я стала правозащитником, ко мне начали очень часто обращаться адвокаты – рассказывать о том, что с их подзащитными происходит в СИЗО. Это особенно было важно в случаях, когда заключенный сам не мог пожаловаться (опасаясь за свою жизнь, за возможные репрессии со стороны администрации и т.д.).
Приведу пример. Посещала арестанта, поняла, что с ним что-то не то, но он сам уверял – все в порядке. Узнала, кто его адвокат, и от того выяснила – у заключенного сокамерники вымогают деньги. В итоге по нашей просьбе его перевели в другую камеру.
Я на связи со многими адвокатами. Они рассказывают, что происходит в местах принудительного содержания, о нарушениях в процессе следствия и судопроизводства в отношении их подопечных и их самих. Часто пересылают материалы уголовных дел (естественно, не секретные), в том числе для того, чтобы правозащитники понимали, какая тенденция прослеживается. Вместе с адвокатами удается делать достаточно глубокий анализ, чтобы доносить системные проблемы до власти и решать их.
Меня очень тревожит, что сами адвокаты порой подвергаются уголовному преследованию. Особенно, когда это связано с их профессиональной деятельностью. Как мне кажется, сегодня Федеральная палата адвокатов занимает очень выверенную позицию в таких случаях, старается объективно разбираться. Защищает адвокатов, подвергшихся необоснованному преследованию, – это направление ведет великий (тут я не льщу, для меня он именно такой, юрист-легенда) Генри Маркович Резник, которого я знаю много лет, который был моим коллегой по СПЧ. Благодаря Резнику и его коллегам удается отстоять не только конкретных адвокатов, но и будущее всей адвокатуры.
Светлана Игоревна Володина, которая сейчас возглавляет Федеральную палату адвокатов, на мой взгляд, суперпрофессионал. Она болеет душой за адвокатуру России. Как человеку очень дипломатичному, интеллигентному, ей удается примирять адвокатское сообщество с его «оппонентами».
Те, кто возбуждает, расследует и рассматривает в суде уголовные дела, не хотели бы, чтобы адвокаты указывали им на их ошибки, вмешивались. Для некоторых из них адвокаты – как классовые враги. Но как только с ними самими что-то случается, они первым делом кричат: «Позовите моего адвоката!» Однажды я видела за решеткой судью, про которого адвокаты говорили, что он вел себя на процессах с ними неэтично, лишал их слова, удалял и т.д. Так вот этот экс-судья в СИЗО просил, чтобы мы решили проблемы с допуском адвоката. Сказал: «Мой адвокат – это единственный человек, которому я доверяю сегодня и который за меня, а не против».
Надо почаще такие истории рассказывать следователям, прокурорам и судьям, когда они недовольны самим существованием адвокатского сообщества. Я бы им еще сказала: «Да, если бы не было адвокатов и вам никто не мешал, вы дела бы расследовали и потом приговоры выносили со скоростью света. Но хотели бы вы сами, чтобы в случае чего вас самих лишили права профессиональной зашиты?»
Сильная адвокатура влияет на качество суда и следствия, она его повышает. И наоборот: слабая адвокатура развращает весь государственный аппарат по судопроизводству. Так что власть заинтересована в существовании по-настоящему профессиональной, качественной адвокатуры. Ну а про общество я даже не говорю: осознание того, что за него будет кому заступиться в случае уголовного преследования, снижает тревожность среднестатистического россиянина.
Ну и вообще, мы должны признать, что в разные периоды существования российского государства власть то поддерживала адвокатов, то старалась, скажем так, максимально нивелировать их деятельность. В революционные годы адвокатское сообщество вообще по сути перестало существовать. Тогда процессы проводились без адвокатов, и в том числе поэтому мы говорим про этот период как про репрессивный.
Очень важно сохранить сильное адвокатское сообщество сегодня, в сложный период, когда идет СВО. Ведь ссылаясь именно на это непростое для страны время некоторые призывают, чтобы адвокатуру «подчистили» или вообще убрали. Вроде бы «не до права, надо действовать максимально жестко». Спасибо Федеральной палате адвокатов за то, что она твердо стоит на позиции: нельзя забывать про право.
Кстати, даже в период войны право было во главе угла. Очень показательны в этом отношении уголовные дела, с материалами которых я познакомилась в архиве Санкт-Петербургского городского суда. Казалось бы, что может быть тяжелее – блокада города, голод. А суды работают, право применяется, адвокаты защищают своих клиентов! Удивительно, что адвокаты в блокадном Ленинграде проявляли максимальный профессионализм и даже смекалку, защищая людей. Один из примеров: дело об аборте (тогда в СССР аборты были запрещены). Адвокат на суде настаивал, что нет доказательств того, что женщина даже была беременна (УЗИ тогда не было).
Это удивительные процессы показывают, что государство в самый тяжелый период от адвокатуры не отказывалось, потому что стояло на правовых позициях (повторюсь, период репрессий мы не берем). И это очень важно, и надо всегда подчеркивать, что адвокатура – это то, что нас спасет, потому что право нас спасет, а право без адвокатуры не существует.
Я считаю, то, что делает сегодня адвокатское сообщество, – это великая миссия. Мне кажется, за последнее время адвокаты в том числе взяли на себя часть функций правозащитников. Например, могу сказать, что еще несколько лет назад, на мой взгляд, обычный адвокат по назначению, скажем так, недостаточно пекся обо всем, что происходит с его подзащитным. Предполагалось, что этим будет заниматься адвокат по соглашению, если семья его наймет, либо же правозащитники.
Но на сегодняшний день, когда правозащитников не хватает (имею в виду членов ОНК), когда они не могут пройти по тем или иным причинам в СИЗО, когда заключенные боятся им что-то говорить, адвокаты по назначению берут на себя эту правозащитную функцию. Они пишут жалобы в интересах человека, они настаивают на его лечении в случае, если он болен. И снова пример. На днях женщина-адвокат попросила заступиться за слепого заключенного, которого она когда-то защищала. Сказала: «Я больше не его адвокат, но очень его жалко, потому решила позвонить вам, чтобы вы знали про эту историю».
Увеличилось количество обращений от защитников по назначению, которые пишут и в СПЧ, и журналистам, просят обратить внимание на то, что человек за решеткой болен, что он там страдает, и на многое другое. Это хорошая тенденция: адвокат понимает, что он служит в данном случае человечеству, служит обществу. Поэтому я всегда считала и считаю, что адвокаты и правозащитники – на одной стороне. Адвокаты, конечно, больше говорят про право, правозащитники – про сострадание и милосердие, но одно другому не противоречит, и в истории российского права всегда было место милосердию и гуманности.
Я напомню про великих адвокатов, в том числе, конечно же, про Плевако, который говорил: ««Законодатель знает, что есть случаи, когда мерить мерой закона – значит, смеяться над законом и совершать публично акт беззакония». Как раз адвокаты часто и сегодня напоминают власти, что законы писались для людей, что первичен человек и поэтому каждый раз, когда есть малейшая возможность спасти его – надо это делать.
– Какими приоритетами Вы руководствуетесь в своей журналистской деятельности, какие темы считаете наиболее важными?
– У меня сейчас как у журналиста, правозащитника, огромное количество писем, обращений, с одной стороны, от подозреваемых и обвиняемых по незаконным (в их понимании) уголовным делам, с другой – от потерпевших, которые, наоборот, жалуются, что правоохранительные органы не ищут преступников. К слову, про последних. Стало расти количество потерпевших, которые утверждают: по их делу были привлечены не те люди (и даже выступают в их защиту на суде), а настоящие преступники ходят на свободе. Это говорит о снижении качества работы следствия. А сейчас (впрочем, как и всегда) люди максимально заинтересованы в профессиональном, справедливом следствии и судебном разбирательстве.
И я в своей деятельности руководствуюсь таким приоритетом, чтобы на примере какого-то дела показать тенденцию, описав конкретную ситуацию во всех деталях, сказать, что таких случаев – сотни или даже тысячи. И тогда, возможно, это поможет кому-то еще. Ко мне приходили люди, которые показывали мои статьи и говорили, что у них точно такая же история. А потом эти статьи приносили на суд. Не знаю, помогало им это или нет, но как будто бы хотя бы в целом появляется у меня возможность задокументировать те тенденции, которые есть сейчас в уголовном судопроизводстве, и привлечь к этому внимание экспертного сообщества.
Если статья может кому-то помочь, обязательно надо об этом писать, как бы трудно иногда ни было подбирать слова. А почему их бывает трудно подбирать? Опять же из-за новой тенденции, когда человека привлекают «не за то». При этом в кулуарах говорят, что он страшный злодей и вообще подлец и враг, но в материалах дела этого нет. У меня все чаще возникает вопрос: а как же Право?
Про любого можно сказать что угодно. Однажды очень высокопоставленный силовик сказал про моего коллегу Андрея Бабушкина (Андрей Владимирович Бабушкин (1964–2022) – российский правозащитник, общественный и политический деятель, поэт, писатель и публицист; в 2012 г. был включен в состав СПЧ. – Прим. ред.), что тот бывший уголовник, судимый (и назвал статью). Я очень удивилась, но подумала: не может же заблуждаться и тем более врать человек такого уровня? Оказалось, может. Бабушкин никогда и ни за что не привлекался. Но вот такими «вбросами» силовики стараются иногда дискредитировать того, что им мешает. Расчет на то, что проверять никто не будет. Но одно дело «сеять туман», а другое – возбуждать уголовные дела на основании таких «туманов».
В целом невиновные не должны находиться в заключении, что бы нам ни говорили о том, что сейчас не время для гуманности, для того, чтобы разбираться. «Был рядом, значит, уже виноват» – нет, такой подход неприемлем, и каждый раз, даже рискуя вызвать огонь на себя, стараюсь привлечь внимание к конкретной теме, к судьбе конкретного человека.
Вторая важная тема, которую стараюсь как можно чаще освещать, – заключение под стражу в случаях, когда люди могли бы быть дома под подпиской о невыезде, под домашним арестом, под залогом, под поручительством. И эти две темы (незаконное уголовное преследование и заключение под стражу) очень связаны между собой, потому что, если бы следствие качественно работало, оно бы не настаивало на том, чтобы человека арестовывали до приговора. Арестовывают обычно как раз для того, чтобы признательные показания получить, оказать давление. Ничего лучше этого способа до сих пор не придумали, как сказал мне один бывший полицейский, который сам оказался в итоге в СИЗО. Конечно, есть какой-то процент дел, когда человека нельзя оставлять на свободе: он реально опасен, сбежит, будет угрожать потерпевшему. Есть такие случаи, но их не так много в общей массе.
Во многих СИЗО сидят люди, которые, наоборот, вели добропорядочный образ жизни, или даже те, кем страна гордилась. В пример приведу 63-летнего Андрея Перлова – это лучший ходок Советского Союза, олимпийский чемпион, победитель нескольких чемпионатов мира. Это человек, который прошел с российским триколором на первой олимпиаде, проведенной после развала СССР. Его обвиняют сейчас в экономическом преступлении: он, будучи директором спорткомплекса, якобы что-то неправильное сделал (сам же он настаивает – это из-за того, что пускал детей тренироваться бесплатно). Он давно в СИЗО, хотя такой человек явно никому не навредит. Или история с заслуженным энергетиком России, у которого дома шестеро детей. Его обвиняют в ненасильственном преступлении. Зачем было помещать его под стражу? А сколько историй с женщинами, беременными в том числе (кстати, ежегодно у нас более тысячи беременных женщин арестовывается и большинство из них обвиняется в ненасильственных преступлениях). Что они все делают в СИЗО, в то время как их дети ждут дома?!
Вот эта тема крайне важна, и, как я думаю, если людей не будут заключать под стражу, то качество следствия повысится. Из этого вытекает следующая тема – суд присяжных, про который я сказала Президенту России, потому что, если судов присяжных будет больше, если составов, по которым они могут судить, будет больше, то тогда каждый следователь будет понимать: «Это дело дойдет до суда присяжных и развалится. Присяжные заседатели, с учетом их чутья и вообще мудрого отношения к жизни, не поверят во все то, что я тут написал». И станет качественно разбираться. Это крайне важно. То есть благодаря судам присяжных мы получим не просто истинно народный суд, но и качественное следствие и качественное судопроизводство, плюс более милосердное.
– Расширение компетенции суда присяжных – одна из инициатив, которые Вы выдвинули на заседании Совета при Президенте РФ по развитию гражданского общества и правам человека 10 декабря 2024 г. Пожалуйста, расскажите подробнее об этом и о других предложениях, с которыми Вы обратились к Владимиру Владимировичу Путину.
– Мне показалось, что сегодня весьма актуально предложить, чтобы количество составов преступлений, рассматриваемых судом присяжных, было расширено. Связано это вот с чем. Львиная доля всех обращений, которые поступают в СПЧ, и в частности ко мне попадают, – от людей, которые не согласны с решениями судов. Они считают, что суд либо совсем был неправ, либо слишком жесткое наказание назначил. И многие из этих людей полагают, что если бы был суд присяжных, то их, возможно, оправдали бы, хотя бы в какой-то части.
И вообще, суд присяжных, как я выяснила, проведя исследование и обратившись к тем ученым, которые занимаются изучением суда присяжных в России и его появления, – это очень древняя история, исконно свойственная русскому народу. Например, в Новгороде разные преступления рассматривали 12 мужей – это фактически аналогия суда присяжных сегодня. И таких аналогий можно привести массу. То есть, как бы странно ни звучало, те, кто считает, что суд присяжных – это не наше что-то, а пришло из Европы, неправы: есть доказательства как раз противоположной точки зрения.
На сегодняшний день суды присяжных не могут рассматривать массу дел. В частности, это касается, например, дел по мошенничеству, дел по ст. 132 УК РФ (насильственные действия сексуального характера, в том числе совершенные в отношении несовершеннолетних. – Прим. ред.), дел по оправданию терроризма и т.д.
Я понимаю прекрасно, что не все составы будет в нынешних реалиях позволено рассматривать судам присяжных: например, дела о госизмене или шпионаже, скорее всего, останутся вне их компетенции в ближайшие годы. Но по крайней мере попробовать, чтобы компетенция суда присяжных распространялась на экономические преступления и дела о половой неприкосновенности, я считаю, можно и нужно. Особенно это связано со снижением качества работы следствия.
У меня на сегодняшний день на руках порядка 500 – я не преувеличиваю – обращений от женщин, которые являются матерями, женами или дочерями мужчин, привлекаемых по 132-й статье (педофилия пресловутая). Они рассказывают об очень странных обвинениях, которые строятся только на словах, и ни на чем ином. Конечно, в этих случаях суд присяжных было бы логично ввести, чтобы избежать злоупотреблений.
Кстати, не только мужчины привлекаются по 132-й статье, но и женщины. Последний пример – это случай, о котором я рассказала Президенту, с женщиной, жительницей Тамбова, долго конфликтовавшей с бывшей женой своего нынешнего супруга. Они были, что называется, на ножах: бывшая жена все время вмешивалась в жизнь своего бывшего мужа, критиковала нынешнюю супругу, ей самой писала комментарии всякие оскорбительные в соцсетях. При этом у бывшей супруги был ребенок, которого нынешняя супруга не видела, – девочка, на момент возбуждения дела девятилетняя, сейчас ей уже 12 лет.
Однажды бывшая жена с этой девочкой побывали у нынешней жены дома, пока та отсутствовала, и испортили свадебные фотографии – разрисовали, в том числе изобразили половой член прямо на ее лице. Тогда нынешняя супруга написала на телефон, который принадлежал девочке, подразумевая, что сообщение прочтет ее мама, и обращаясь именно к ней (напрямую написать маме она не могла, поскольку та заблокировала ее номер). В этом сообщении есть оскорбительные слова, тем не менее женщину привлекли за педофилию – скорее всего, потому, что бывшая жена была знакома с мужчиной, который являлся руководителем следственного комитета региона. Он занимался подобными делами, судя по всему, и понимал, как можно из оскорбления вывести такой состав преступления. Было возбуждено уголовное дело, и в итоге прокурор запросил 12 лет лишения свободы. Несмотря на то что один из судов полностью оправдал женщину, это решение было обжаловано, отменено, и дело тянется уже три года.
Обычным судам сложно оправдывать. И статистика оправданий судами присяжных дает надежду. У людей стойкое убеждение: суд присяжных лучше разберется, он более справедливый, более гуманный. Напомню, сейчас суды обычные оправдывают в 0,1%, а суды присяжных – в 25% случаев ежегодно. Разница, согласитесь, впечатляющая. Я попросила Президента увеличить количество составов преступлений, подсудных присяжным, подчеркнула, что суд присяжных не чужеродное нам, а наоборот, пришел из древнерусских традиций.
Второе – я просила чаще отдавать людей на поруки: сейчас у нас слишком много людей находится в следственных изоляторах, они переполнены и на фоне снижения общей численности тюремного населения количество людей в СИЗО не уменьшается. Применение поручительства, что предусмотрено законодательством, могло бы быть решением. Вот я, например, ручалась за прошедший год десятки раз за разных людей, в основном я их не знаю, но это инвалиды, беременные женщины, женщины с детьми, старики – за всех просили их близкие: они приходили, рассказывали историю и я считала необходимым поручиться. Главное, чтобы к человеку до вынесения приговора применялась мера пресечения с учетом именно его состояния. Конечно, все эти люди не обвинялись в насильственных преступлениях, это не маньяки, не террористы, это люди, которые случайно попали за решетку. Но суд только в одном случае, если не ошибаюсь, это услышал и отпустил человека на поруки.
И я попросила Президента, чтобы все-таки применение поручительства стало реальной практикой. И если суды смущает, что поручитель на сегодняшний день несет незначительную ответственность – штраф до 10 000 рублей за неисполнение тем, за кого он поручился, ограничений, назначенных судом, то можно эту ответственность усилить.
Также я попросила помиловать женщин. Я считаю, что на сегодняшний день женские колонии – это адские места (в большинстве своем). У меня огромный массив рассказов женщин, которые только-только освободились, то есть это свежие рассказы, и эти женщины говорят о том, как им приходилось. В основном это тяжелый труд сверх нормативов. Это невозможность заниматься спортом. Это невозможность получать лечение (нет ни медикаментов, ни врачей). Это невозможность поддерживать себя в нормальном состоянии, психологическом и физическом. Эти женщины мне рассказывали, как, будучи совершенно здоровыми, сильными, позитивными до того, как попали в колонию, они оттуда выходили сломленными, тяжело больными.
Для меня совершенно очевидно, что нужно женщин освобождать из колоний. Ни одна женская колония не делает женщин лучше, здоровее, и, самое главное, это никак не влияет на женскую преступность. Более того, я считаю, что женщины, которые пробыли в колонии долгое время, фактически не способны потом социализироваться. Единственное, что им остается, – это снова попасть за решетку либо просто умереть на улице, потому что они не могут устроиться на работу, у них настолько низкая самооценка и тревожное восприятие действительности, что они не могут создать семью, формировать какие-то отношения с миром. Это просто беда.
Я еще обращала внимание на то, что треть женщин, которые являются рецидивистками, имеют серьезные психические недуги. Эти психические заболевания практически никто не лечит за решеткой. Я в этом убедилась сама, когда была в женских колониях с проверками. Психиатров нет, психотерапевтов нет, лекарств нет. Поэтому лучше бы этих женщин освобождали, назначали бы им обязательное лечение психиатра амбулаторно и оказывали различную помощь, в том числе в рамках пробации.
– Недавно вышла Ваша новая книга – «Чисто российское преступление». Какие материалы в нее вошли, связана ли она тематически с предыдущими Вашими книгами?
– Эта книга – наш совместный проект с Судебным департаментом при Верховном Суде. Проект, я считаю, уникальный, благодаря ему я получила доступ к судебным архивам. Суды разных регионов мне помогали в поиске уникальных исторических дел. Эти дела описывают эпоху, благодаря ним можно понять, что происходило в стране, в конкретном городе, какой был уровень преступности, что двигало людьми. Вечная тема – преступление и наказание – раскрывается на примере этих подлинных исторических дел.
В эту книгу вошли в том числе одни из самых старых дел, которые я нашла не в судебном архиве, а в государственном архиве Тульской области. Это дела по обвинению в колдовстве. Все знают, что в Европе ведьм сжигали на кострах, и мне было интересно, что делали с нашими российскими колдуньями. Наш суд был более гуманным и не страдал теми суевериями, которыми страдал европейский. В основном разбирались такие дела справедливо, и суд выяснял, что часто женщины были жертвами доносов, которые, в свою очередь, были вызваны завистью. Также суд установил в ряде случаев истину и показал, что нет связи между тем, что происходило, и действиями конкретной женщины.
Например, было дело женщины, которая обвинялась в том, что якобы отравила крестьян и они, якобы зачарованные ею, издавали какие-то звериные звуки, странно двигались. Суд установил, что крестьяне употребляли самодельные спиртные напитки (не установлено, какие именно, так как все происходило в XIV в.), они так веселились и эта женщина была ни при чем. Суд посчитал, что она занималась, если перевести на наш язык, нелегальной врачебной деятельностью, которая заключалась в том, что она собирала всякие коренья и лечила ими. Суд постановил ее по делу оправдать, а за «нелицензированную медицинскую деятельность» передал ее на поруки жителям деревни, которые должны были следить за тем, чтобы она не зарабатывала таким образом и нашла какое-то другое себе занятие.
Вошли в эту книгу и несколько дел, которые описывают революционное правосудие. Как сказал Генри Маркович Резник, разница между правосудием и революционным правосудием примерно такая же, как разница между просто стулом и электрическим стулом. И вот у меня в книге есть дело против «банды монашек», которых обвинили в террористической деятельности. Десятки монахинь – от 8 до 89 лет – были признаны опасными преступницами только за то, что после разрушения монастыря прятались по домам местных жителей и молились.
В первой книге фактически только то, что связано с СССР, а дореволюционное дело лишь одно: дело Соньки – Золотой ручки. Не воспользоваться возможностью рассказать людям о Соньке – Золотой ручке было бы неправильно. Дело про нее мне нашел председатель Смоленского областного суда. Он, когда узнал про мой проект, стал искать все, что есть в судебных архивах и в государственном архиве Смоленской области про Соньку. Почему он решил, что там что-то может быть? Потому что было известно, что Сонька какое-то время находилась в Смоленской тюрьме и оттуда сбежала. Он нашел все документы, которые подтверждают это, в том числе реальное описание Соньки, протоколы допросов тех, кто был свидетелем ее побега из тюрьмы, много всего другого.
Про Соньку знают все, про нее снято и написано много книг, но они представляют Соньку как мифическую, легендарную личность, ни одно из этих произведений не основано на реальных судебных документах. То есть, кроме меня, до того, как я их опубликовала, эти документы никто не видел. Мне кажется, эта история украшает книгу. И здесь еще раз спасибо судам.
Вообще, без судов ни первая, ни вторая книжка бы не могли появиться на свет.
Беседовала Мария Петелина, главный редактор «АГ»